Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email&#160;protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Участковый составил протокол и передал повестку для ответственного квартиросъемщика, Филиппу он приказал немедленно убираться, и тому не оставалось ничего делать, как подчиниться власти. Он прошел сквозь строй милых соседей, которые пожелали ему вслед много доброго и приятного в этой жизни.

Был холодный ноябрьский вечер.

Его день рождения. Гитара болталась за спиной и тонкий ремень резал плечо, в авоське лежали собранные впопыхах рубашки, трусы и носки. Вторая рука была нагружена рулоном карты и стопкой тетрадок со стихами во второй авоське.

Он шел по темному холодному миру и совершенно не знал, куда ему податься. Он, в принципе, никому не был нужен на этой Земле и в голову лезли всякие нехорошие мысли. Хотелось прыгнуть с крыши дома. Почему- то вспоминалось все самое плохое и страшное, и главное, впервые после стольких лет, вспомнилась черная дыра материнских глаз на суде. Он не плакал, просто слезы сами катились из его глаз, и остановить их не было никаких сил.

У отца была новая жена и дочка, у сестры Верки наладилась личная жизнь, и она родила второго ребенка, друг Сашка был далеко, в Кировограде, театр был закрыт, а все женщины были сладки, но продажны, и волшебный замок любви оказался грязным притоном.

Холодный ветер вытравил слезы. Филипп зашел в маленький магазинчик, где на полках стояли банки березового сока, лежало хозяйственное мыло, черный хлеб и выстроились бутылки золотистого ликера «Бенедиктин» с выпавшими на дно белыми кристаллами сахара. Денег хватило на бутылку ликера и буханку черного украинского хлеба.

Он зашел в один из парадных подъездов старинного киевского дома и уселся на низкий холодный мраморный подоконник. Филипп поздравил себя с праздником. Половину содержимого бутылки он проглотил одним махом, и в желудке вскипел самовар. Горячий черный хлеб таял во рту, и его запах возвращал некие добрые ассоциации, но на крышу все равно тянуло. Тем более, что под действием душистой «огненной воды» трын-трава становилась все выше, а граница между жизнью и не жизнью — все неразличимее. Как он открыл двери чердака на последнем этаже, Фил так и не понял, но очутившись на крыше дома, почему-то радостно завопил во все горло. Крыша была покатой и скользкой. Он аккуратно прислонил гитару к трубе дымохода и там же положил авоську с трусами. Тетрадки со стихами он просто швырнул в чердачное окно и громко и радостно расхохотался. Оставалась громоздкая карта. Филипп решил, что лучшего ковра-самолета не придумать, раскатал рулон старой ткани и, став на него обеими ногами, скользнул по железным листам шестиэтажки. Ткань скользила по гладкой поверхности крыши, и Филипп уже раскинул руки, чтобы при взлете ощутить тугую поверхность воздуха под крылом...

Тонкий провод радиоантенны впился в лицо, и Филипп грохнулся на гулкое железное покрывало. До края крыши оставалось несколько сантиметров, но на самой границе стальной и воздушной стихий высился невысокий сварной заборчик. Именно у этой преграды и остановился своенравный ковер-самолет. Яркий отблеск лунного света засуетился по поверхности карты и осветил паутину тонких линий, загоревшихся яркими голубыми штрихами. Линии изгибались, перетекали одна в другую, утолщались или становились тоньше, пока не выстроились в отчетливое изображение.

Это было лицо женщины. Знакомое до боли.

Филипп силился вспомнить, чье именно это лицо, но изображение вдруг перестроилось в созвездие Скорпиона. Он поднял глаза к небу и увидел, что и над головой его висит таже комбинация звезд. Тихий голос, словно из старенького радиоприемника, оказался где-то рядом и как бы продолжил начатую ранее мысль.

— В месяц Бул воды потопа покрыли землю и стояли на земле 40 дней, мир не мог забыть об этом до тех пор, пока царь Соломон не построил Иерусалимский Храм и не завершил его в месяц Бул. Знак месяца — Скорпион, буква месяца Нун, но вав-гей-йуд-гей — только левой рукой космос услышит. Воды потопа очистили землю, но грехи людские превратили воды Торы в горькие воды. Не давай волю желаниям, научись обуздывать себя, и ты достигнешь любых поставленных целей!

Филипп вытянул левую руку и дотянулся до карты. Как ни странно, огни на ткани по-прежнему горели созвездием Скорпиона, хотя линии поблекли прямо на глазах. Словно боясь спугнуть яркие точки, Филипп на коленях, осторожно дополз до трубы и откинулся на ее прочную кирпичную поверхность. Рядом стояла его неразлучная подруга-гитара, и ночной ветерок поигрывал на серебряных струнах. Филипп почти физически ощущал в пространстве присутствие некоего другого человека. Он не видел его, не мог ему ничего сказать, а тот не мог ничего ему ответить. Некая блестящая прочная нить, словно прошила насквозь пространство и время и зазвенела, как натянутая гитарная струна.

— Ре, — спела струна Филимону.

— Си, — отразилась она же на Филькином ладу.

— Соль, — подтвердила она правильную гамму обоим.

— Дзен.

Филипп совершенно не удивился, когда увидел, что на мраморном подоконнике второго этажа сидит маленький человечек комической наружности, а в его руках сиротливо болтается авоська с его, Филиппа, тетрадками. Второй рукой человечек прихватил бутылку с остатками ликера и громким голосом приветствовал Фила:

— С днем рождения, молодой человек! — он сделал приличный глоток и поперхнулся. — Как можно пить такой напиток из горлышка бутылки? Монахи—бенедиктинцы пили эту чудесную настойку наперстками!

Он поставил сосуд на пол, выдернул из рук Филиппа карту и раскатал ее по поверхности гладкого каменного покрытия.

— Посмотрим, посмотрим, — пробурчал недовольным тоном человечек и тоном учителя истории громко спросил у Фила, — надеюсь, вы, молодой человек, знаете, что рождены под созвездием Скорпиона? И знаете, что это означает с точки зрения вашего предназначения?

— Нет, не знаю, — виновато опустил голову Филипп в ожидании двойки.

— Отвратительно! — рявкнул зануда. — Во-первых, никогда не пропускайте мимо книги, вызывающие у вас некие предощущения, а во-вторых, обещайте, что при следующей встрече, вы подробно мне расскажете обо всех особенностях вашей судьбы! Вам такую шпаргалку нарисовали, а вы на ней вздумали по крышам кататься!

С этими словами человечек стукнул указательным пальцем по центру карты и собрался уйти.

— Это моя авоська! — решительно дернул его за рукав пиджака Филипп.

— Авоська, может быть, и ваша! — согласился человечек. — Но вы ее выбросили! Вы хотите сказать, что таким образом можете избавиться от ваших желаний? Не тешьте себя подобными заблуждениями! И никогда не принимайте поспешных решений относительно жизни и смерти — отдуваться за них придется в прошлом или в будущем… И, возможно, не вам!

Незнакомец положил собственность Фила на подоконник и быстро ушел прочь. Огни на ткани уже погасли совсем, и Филипп свернул карту в тугой рулон. Он увидел забытый раньше кусок черного хлеба, и смяв его в ладонях, втянул носом густой запах, вернувший его в совершенно нормальное состояние. В голове потрескивали какие-то странные разряды, словно весь его мозг превратился в тот самый радиоприемник, провода которого были протянуты на крыше дома.

Совершенно автоматически Филипп спустился в чрево метрополитена и покатился на левый берег. Там жили его новые родственники, старший брат папиной жены и его собственная жена с удивительным библейским именем Суламиф. В дни раздоров Филиппа с отцом она всегда забирала строптивого мальчишку к себе домой и занималась его воспитанием по своему. Толстенные тома старинных книг, картины, листы с графикой Рембрандта и Доре, масса информации и уважительная манера диалога действовали на Филиппа сильнее любого кнута. Вот и в этот раз, несмотря на позднее явление блудного родственника, Суламиф не стала задавать вопросов, а просто уложила Филиппа спать в библиотеке. На диван тут же забралась рыже-бело-черная кошка Мурка и стала топтаться мягкими подушечками лап по груди Филиппа и что-то нашептывать ему на своем кошачьем языке. Филипп долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, а затем встал, и развернув свой заветный рулон, долго смотрел на странные контуры материков и океанов. В его голове переплетались обрывочные фразы и предложения, звучала знакомая и незнакомая музыка, а перед глазами проносились то ли отрывки из спектаклей, то ли кадры неизвестных кинолент. Он силился уловить связь между звуками и видимыми образами, но все его попытки заканчивались появлением странного человека с авоськой в руках, который произносил одну и ту же фразу: